Редакция елены шубиной контакты. Как елена шубина стала издавать главные русские книги современности. Поиск новых форм, имен

Николай Александров: Елена Шубина уже достаточно давно имеет репутацию едва ли не лучшего российского литературного редактора и безусловного знатока современной российской словесности. Но за последнее время в ее послужном списке появился еще один достаточно важный пункт. Редакция Елены Шубиной сегодня известна всем. Поскольку именно в этой редакции выходят книги современных авторов, их выпускает издательство "АСТ", которые не только хорошо знакомы современной читающей аудитории, но и завоевывают различные литературные престижные премии. И, разумеется, это накладывает на Елену Шубину особую ответственность. О книгах редакции Елены Шубиной сегодня пойдет речь.

А Елена Шубина у нас в гостях. Лена, здравствуйте.

Елена Шубина: Здравствуйте, Коля.

Н.А.: Во-первых, я, конечно, не могу этого не сказать. За последние годы, мне кажется, именно редакция Елены Шубиной захватила практически все литературные премии. И нет года, чтобы так или иначе книги, которые вы выпускаете, не отмечались теми или иными литературными наградами.

Е.Ш.: Это не совсем так на самом деле. Просто это книги очень заметные. Но на самом деле премия "Русский Букер" не так уж старовата по отношению к редакции Елены Шубиной. Да, последний наш герой – Петр Алешковский. Но до этого были не мои герои. "Большая книга" и "Национальный бестселлер", вот, роман Юзефовича.

Н.А.: А есть ли какая-нибудь стратегия? Ведь все-таки редакция – это в первую очередь, наверное, отбор авторов и книг.

Е.Ш.: Стратегия на самом деле простая. Отбор авторов то отбор авторов. Но для меня самое главное, чтобы любая книга не была то, что называется невидимкой, чтобы судьба книги не заканчивалась, как только она попала на полки книжных магазинов и библиотеки. Моя такая любимая и большая задача, чтобы привлечь к ней внимание, чтобы ее увидели.

Н.А.: А что такое современная редактура? Кстати говоря, ведь очень часто жалуются, что редакторы вслед за корректорами – это такой умирающий класс?

Е.Ш.: На самом деле проблемы, конечно, есть. Потому что профессиональных редакторов литературных действительно стало меньше. Я работаю с очень хорошими редакторами. И ничем не отличается литературный редактор сейчас и раньше. Другое дело, что редактор, который работает в издательстве и выпускает книгу – это в известной степени еще и менеджер, то, чего раньше не было. То есть он при непосредственном контакте с типографией, с художником он думает о судьбе книги. В дальнейшем как-то продвигает ее, как сейчас говорят. Так что тут немножко можно разделить редактора выпускающего, отвечающего за книгу в полном объеме, и литературного. В литературном редактировании не изменилось ничего. Точно так же нужно полюбить автора, войти в этот мир. Можно, решая, издавать ли книгу, можно прочитать, как говорят, 30-50 страниц. На самом деле все-таки больше. Но это можно. Сразу прочитать и увлечься. Но чтобы приступить к подготовке книги, то, конечно, нужно в нее уже войти до самого конца и полюбить. Даже если она поначалу тебе не очень понравилась. Но если ты ее принял, ты ее полюби.

Н.А.: Но в принципе все остается по-прежнему?

Е.Ш.: Конечно.

Н.А.: Это все равно рукописи.

Е.Ш.: Конечно.

Н.А.: А большой поток рукописей?

Е.Ш.: Это все равно рукописи. Только теперь это называется электронная версия. Вообще я прошла в своей профессиональной биографии все эти стадии. Я помню рукописи. Я помню, как приносили такую плоскую квадратную дискетку. Теперь это уже просто или присылают, или маленькая флэшка, и так далее. Но суть одна – это текст. Это неважно.

Н.А.: А корректура остается все-таки, да?

Е.Ш.: Конечно. И первая, и вторая. И вообще, пока идет книга, ее читают как минимум 4 раза: 2 раза редактор, 2 раза корректор.

Н.А.: Лен, но все-таки это, как правило, уже авторы, заявившие о себе, те писатели, с которыми ты имеешь дело, или нет?

Е.Ш.: Это по-разному. Заявившие о себе и те, которые давно уже в издательстве, с которыми я давно работаю, они действительно, как правило, меня не бросают. И у меня с некоторыми авторами такие очень долгосрочные отношения. Так что иногда мы даже обсуждаем предварительно то, что будет в следующем романе. Но, конечно, главная задача издателя-редактора – это искать все-таки новые имена. И они все-таки находятся.

Н.А.: Если говорить о последних открытиях…

Е.Ш.: Гузель Яхина "Зулейха открывает глаза". Я не могу назвать Евгения Водолазкина абсолютно своим открытием, потому что "Соловьев и Ларионов" выходил в издательстве до этого. Я очень люблю этот роман. Мне жаль, что когда говорят про роман "Лавр", не вспоминают тот. Но такой реальный совершенно успех, по сути дела бестселлер, мы можем это смело так называть, начался с романа "Лавр", конечно. И роман "Авиатор" уже встроился в этот успех. Его тоже полюбили.

Н.А.: Гузель Яхина – пожалуй, наиболее молодой автор, поскольку, если говорить о Водолазкине, он еще к тому же все-таки укоренен в этом литературном мире.

Е.Ш.: Если мы говорим про молодых авторов… Или мы говорим про дебютантов.

Н.А.: А это как-то связано?

Е.Ш.: Гузель Яхина, например, дебютант. Но если молодой автор, то скорее это Алиса Ганиева, которую мы начали издавать, кажется, 4 года назад. Когда-то, простите, был молодой автор Захар Прилепин, которого я тоже первые вещи вслед за " Ad Marginem " стала издавать. Вообще нужно все время то, что называется крутиться, искать авторов. Постоянно. В контакте с литературными агентами, с журналами, просто читая самотек. Это такой постоянный процесс.

Н.А.: А, с твоей точки зрения… Раньше была такая ситуация, когда круг авторов (кстати говоря, совсем немного лет назад - я думаю, что эта ситуация не слишком изменилась) был, в общем, достаточно единым и цельным. Его можно было так или иначе определить по литературным журналам. Кстати говоря, пересечений было довольно много. И, в общем, они были как бы наиболее востребованные. И появление новых имен всегда было связано с некоторой неожиданностью.

Е.Ш.: Во-первых, мы говорим про какие имена? Когда все было достаточно предсказуемо, и круг авторов…

Н.А.: Я думаю, что 1990-е годы, например, 2000-е.

Е.Ш.: 1990-е годы – принципиально иная ситуация по сравнению с предыдущим временем, потому что, конечно, литературная карта стала гораздо более разноцветная. Потому что у нас издали Мамлеева, у нас появился Сорокин, у нас расцвел Пелевин, чего вообще не было. И тот случай, когда, как говорил Синявский, "с советской властью разногласия эстетические". Вот эти эстетические разногласия не давали издавать этих писателей. Но что касается 1990-х и 2000-х, на самом деле на переломе конца 1990-х – начала 2000-х очень изменилась ситуация. Потому что современной прозы разной, разнообразной стало гораздо больше. Вообще какое-то время современная проза была в таком не то чтобы ауте, но немножко невостребованной. В силу понятных причин: социальный слом, интерес к публицистике. И так далее, и так далее.

А вот в начале 2000-х уже появились очень интересные и очень разные романы. Я совершенно не согласна с тем, когда говорят, что современная проза в таком упадке и она достаточно однообразна, и так далее, и так далее. Что нет там такой-то линии, такой. Сейчас всего, как мне кажется, очень много.

Н.А.: А все-таки не складывается впечатление, что эта социально-бытовая проблематика и такое каноническое романное письмо продолжает доминировать? Даже среди тех книг, которые вышли в твоей редакции, в общем, можно говорить, что это все-таки такой большой традиционный стиль.

Е.Ш.: Тут, наверное, самое время начать оперировать какими-то именами. Сергей Кузнецов "Калейдоскоп воды". Михаил Шишкин – это традиционный бытовой роман.

Н.А.: Смотря какого Шишкина ты имеешь в виду. Это все-таки не "Взятие Измаила", это даже не "Венерин волос". А последняя его вещь вполне традиционная. А последний сборник его – так просто вообще проза, которая отсылается, я не знаю, к традициям советской прозы конца прошлого века.

Е.Ш.: Это какой же роман?

Н.А.: Я имею в виду не роман.

Е.Ш.: Сборник…

Н.А.: Да, совершенно верно.

Е.Ш.: Сборник… Во-первых, то, что он претворяет в своей прозе, он объясняет. Его любимая тема – что вообще истории нет, мы живем в совершенно своем всегда одинаковом личном пространстве и так далее, и так далее. Тут, кстати, подхватили… Ну, не подхватили, но исповедуют эту теорию. Водолазкин высказывался в таком же духе, Сергей Кузнецов.

Но отвлечемся немножко от Шишкина. Я как раз считаю, что он работает все время в одной и той же стилистической манере, начиная со "Взятия Измаила", которое действительно мой любимый роман. Но и последний тоже построен примерно по тем же…

Н.А.: "Письмовник" ты имеешь в виду?

Е.Ш.: Да, "Письмовник".

Н.А.: Но он же гораздо более упрощен, написан как будто подчеркнуто проще, нежели "Взятие Измаила".

Е.Ш.: Мне так не кажется. И там вот эта дорогая ему тема времени, которая вот так сцепляется, пересекается вообще постоянно. И практически не видно швов между концом одного времени и началом другого.

Н.А.: Тогда бы он не перестал быть Шишкиным.

Е.Ш.: Да. Возвращаясь к первому имени, Сергей Кузнецов, с очень сложным романом. Да, его не очень оценили, как я считаю, в этих премиальных сюжетах, что совершенно напрасно. Но это никак нельзя назвать бытовым, традиционным и так далее романом.

Н.А.: Но, тем не менее, я помню, что на обсуждении как раз премии "НОС" (новая словесность, новая социальность) упоминался, разумеется, роман Кузнецова. Но так или иначе все те слова, которые звучали, они опять-таки в большей степени были связаны с ностальгией, с временем, которое отражено, и, опять-таки, тем традиционно мемуарно-ретроспективным пластом, который мы действительно довольно часто замечаем сегодня.

Е.Ш.: Дело в том, что на эту тему о том, что ретроспекция, ностальгия и то, что называется неисторический роман, то есть роман со всеми историческими коннотациями, но который не является жанром в смысле чисто историческим, это сейчас уже стало таким общим местом. Мне кажется, этим даже слишком много увлекаются. То, что говорили на обсуждении "НЛО" о романе Кузнецова, я абсолютно не согласна. Я совершенно не так его прочитываю. И слишком увлеклись этой темой постоянного присутствия истории. Потому что последние успехи и премиальные сюжеты действительно связаны с какими вещами? Гузель Яхина "Зулейха открывает глаза". "Обитель" Захара Прилепина. Владимир Шаров, который в своих романах все время одну и ту же тему, всю эту историю русской революции, которая родилась изнутри. Это придумали не немецкие шпионы и так далее. Она выросла из русского сектантства и так далее. Но, мне кажется, этим слишком увлекаются сейчас. Потому что если вспомнить, скажем, "Старик" Трифонова, там тоже мощнейший пласт воспоминаний главного героя, этого старого большевика, о гражданской войне. И он точно так же распутывает весь этот сюжет, пытаясь понять что-то и в современной жизни. Это первое.

А второе – упреки о том, что сейчас нет почти произведений о современности. Называют то 1990-е, то 2000-е. То есть здесь и сейчас, условно говоря. С точки зрения истории, 1990-е годы – это тоже здесь и сейчас. Такие вещи сейчас появились. И даже не вчера. Это очень интересно. 1990-е годы – это "Матисс" Иличевского. Вспомним. Это "Журавли и карлики" Леонида Юзефовича.

Н.А.: Каким образом он рассказывает, строит историю и на самом деле создает на наших глазах художественный мир? И в этом смысле и "Журавли и карлики" или, например, та же самая Гузель Яхина вполне традиционны с узнаваемыми читателя художественными приемами – наррации, рассказы и так далее. Притом, что русская словесность знала совершенно другие примеры другого языка и другого письма – и Платонов, и Добычин. Если раньше, то Ремезов или Пельняк. И как будто вдруг всего этого сейчас не оказалось или не востребовано. Вот эта нарративная простота, причем, даже не сюжетная, а скорее хроникальная, когда сюжет просто растворяется во времени. Это описание жизни человека. Разве это не доминирует сейчас?

Е.Ш.: А вам не кажется, что эта хроникальная простота, которая почти уже на грани с каким-то таким клиповым мышлением – это вообще является одним из характерных признаков современной прозы. Вот вы назвали Гюзель Яхину "Зулейха открывает глаза". Это чисто внешнее впечатление по теме, что это то, о чем уже писали. Но "Зулейха открывает глаза", "Алитет уходит в горы", какие-то там соцреалистические сочинения. Но если с точки зрения языка говорить, это очень как раз современная вещь. Это где-то такое на грани… Алексей Иванов, кажется, придумал такое название – грамматический сериал. То есть это не мыло, но, тем не менее, такое достаточно суховатое и мобильное изложение романа.

Потом, что касается вот такого традиционного письма… У меня такое впечатление, что наоборот сейчас такая очень большая нехватка такого традиционного семейного романа, который совершенно дико востребован. Это кажется, что это много таких вещей. Вот успех, скажем, романа Марины Степновой "Женщины Лазаря", причем, успех просто оглушительный, если вспомнить о том, что она тоже была почти дебютантка. До этого был один роман, и сразу там большая книга. И очень большие тиражи. Я, простите, как издатель должна оперировать еще понятием "тираж", потому что тираж – это значит читатели, много читателей или мало читателей. Я успех романа Степновой "Женщины Лазаря" объясняю именно тем, что семейного романа хотят. Условно говоря, что-то типа Улицкой. Ведь успех Улицкой огромный. Она прекрасный писатель. Причем, большой успех не только у нас, но и за рубежом в определенных странах.

Он еще связан с тем, что это какое-то умение рассказывать истории. Все-таки роман может быть очень разный. Но, тем не менее, там должны рассказывать истории разных людей. И, мне кажется, в этом есть такая потребность… Я очень люблю и авангардную литературу. Все-таки в большей степени, наверное… и в Петербурге, например, Сергей Носов, писатель, который такой очень петербургский писатель, лауреат премии позапрошлого или прошлого года "Национальный бестселлер" – вот вам, пожалуйста, такой условный авангард. Или очень оригинальный Андрей Аствацатуров, который совершенно далек от такого традиционного письма.

Мне кажется, вы эту картину все-таки немножко как-то уплощаете. Она все-таки очень разнообразная. И постоянный успех Сорокина, то, что Пелевин выдает.

Н.А.: Они уже стали классикой все-таки, Лен.

Е.Ш.: Мы будем говорить только про новых писателей, или про классиков?

Н.А.: Вот, например, любопытная вещь, если уж мы упомянули Евгения Водолазкина. Последний его роман "Авиатор", где впервые появляется какой-то любопытный сюжет. Не просто история и не просто хроникальность. Но оказывается, что писатель с ним не справляется. Не знает, что делать с героем во второй части романа. Ведь он явно же совершенно проваливается.

Е.Ш.: Я так не считаю. Во-первых, так же как и "Лавр" – очень смелый роман в смысле ломки жанра, когда вообще ожидали, что здесь будет просто такое что-то… автор, специалист по древнерусской литературе, и будет что-то спокойное, длинное и так далее. Тем более, что предмет, матчасть он знает прекрасно. "Авиатор" – это же тоже ломка жанра такого бульварного. Я считаю, что он вполне с ней справился. Я знаю, что на этот счет очень разные мнения. Но у меня другое впечатление. То есть у меня есть вопросы тоже к этому роману. Но все-таки они не в этом ключе. Не то, что он совсем не справился.

Н.А.: То есть вам кажется, что сюжетная конструкция человека, который был заморожен на Соловках, очнулся уже в нашей жизни и начинает как-то осознавать реалии прошлые и реалии настоящие, а потом появляется, во-первых, его возлюбленная и дочь возлюбленной, вам кажется, что писатель здесь не теряется в этой схеме.

Е.Ш.: Я предполагаю, что, может быть, он понимал, что он идет на этот как бы риск, с одной стороны ломая жанр, а с другой стороны делая это все довольно просто. Но в этом разморозили, заморозили и так далее. На самом деле дело не в том, кого разморозили и прочее. Это как бы человек, который пришел ниоткуда. Это можно вспомнить Робинзона Крузо "Гулливера" и что угодно. "Воскрешение Лазаря". За этим я вижу какие-то очень большие коннотации, кроме такого простого сюжета о заморозке.

Трудная была эта задача. И я говорю, что у меня некоторые вопросы к нему есть. Но я считаю, что этот роман сложился.

Н.А.: Ведь все-таки на самом деле, если мы говорим о сюжетном произведении, а не просто о хроникальном и хронологическом, сюжет – это дополнительный смысл, который заставляет читателя вернуться назад и совершенно по-другому увидеть историю. Вот такое вы видите в современной литературе?

Е.Ш.: Я, пожалуй, все-таки вижу это в современной литературе. Потому что даже когда мы сейчас говорили о традиционном семейном романе, вы это все интерпретируете как такое плоское линейное повествование. Я в современной прозе не вижу этого. То есть такое тоже есть, но абсолютно не только это.

Я бы даже сказала так. Что я, как это может показаться странным… Очень часто вспоминаю Трифонова. Мы даже в начале разговора немножко об этом заговорили. Что нам не хватает сейчас трифоновской линии. Этого типа рефлексии. Но в современных романах вдруг неожиданным образом это появляется. И именно даже на уровне сюжета. Например, есть такой писатель прекрасный, вы его знаете, Андрей Рубанов, который по сути дела начал с того, что свою такую весьма уникальную биографию человека 1990-х годов, который прошел через prosperity и суму, и тюрьму, и начал с романа "Сажайте, и вырастет", такого очень остробиографического. Вот последний его роман, который называется "Патриот" (он уже вышел). И там герой примерно тот же самый. То есть это герой тоже из 1990-х годов, который прошел эти все дела. Но это такой уже… не хочется говорить слово "лузер", но что-то в этом духе. Который разочаровался, который уже не стал таким богатым, который потерял семью, но обрел что-то еще, который хочет поехать (это, правда, достаточно иронически преподносится) на "войну на юге страны". Мы понимаем, о чем идет речь. В конечном итоге все получается по-другому. И я узнаю здесь тип трифоновской рефлексии, но совершенно с другим героем. А сюжет в любом случае все равно строится через героя, через какие-то его поступки. И хоть роман имеет сейчас такое растяжимое, что ли, понятие, и вы сами об этом писали, что роман сейчас в себя может вместить все на самом деле, но все-таки, как мне кажется, никто не отменял, что в основе романа лежит какая-то перемена участи.

Н.А.: Все-таки Трифонов вряд ли бы стал отправлять своего героя в Америку в Сан-Франциско, для того чтобы воспользоваться метафорой.

Е.Ш.: Но это же другой герой. Это очень интересно. Казалось бы, так привычно для нас, что рефлексия – это всегда интеллигенция, это всегда человек, даже такое интеллигентское гетто в случае Трифонова. Это человек, который не согласен, который не принимает то, что здесь и сейчас. И, кстати, сейчас тоже такие романы появляются. То, что это другой герой. Но вдруг это по сути дела как открытие такое, что он испытывает тоже такой тип рефлексии.

Н.А.: А если мы будем говорить о сделанности романа, не кажется ли вам, что финал у этого романа достаточно искусственный? Есть хорошая метафора – борьба со стихией. Гибнет герой в волнах. И вот, для того чтобы воспользоваться этой метафорой, нужно что-то сделать с героем, разумеется. Судя по всему, ничего с ним сделать нельзя, кроме как избавиться от него. В общем, достаточно традиционный романный ход. Для этого изобретается такая…

Е.Ш.: Вот именно. Достаточно традиционный романный ход. Мне порой кажется, что вы от современных прозаиков обязательно ждете чего-то такого, что никак не напоминало бы никакой традиционный романный ход.

Н.А.: Но мне интересно, каким образом строится романный мир. Если он строится, в общем, в принципе на достаточно простых и механических приемах, когда я вижу логику развития уже не самого персонажа, а логику самого писателя, у которого есть красивая метафора и который в эту метафору героя погружает.

Е.Ш.: Вы знаете, мы, наверное, с вами совершенно иначе читаем одни и те же романы. Может быть, здесь сказывается то, что я как издатель просто уже включаюсь в этот мир и я всегда оказываюсь на стороне автора, если я этот роман уже издала и приняла его к изданию. То, что вы говорите… Для меня этот финал как раз неожиданный и очень меня зацепивший. С середины романа Рубанова понятно, что герой не поедет сражаться на юг страны. Это, значит, очень хорошо сделано. Хотя он все время об этом повторяет. Но ты понимаешь, что здесь скрывается какая-то фишка, что-то такое… Но сам финал с его…

Н.А.: Отдельная новелла. Я согласен.

Е.Ш.: Мне кажется, что это как раз отличный и достаточно неожиданный ход.

Е.Ш.: Мы говорим сугубо о современной прозе.

Н.А.: Хорошо. Не о современной.

Е.Ш.: Просто потому что у меня достаточно разнообразный план редакции. Есть книги литературоведческие. Например, мы чудесную книгу подготовили при участии наследника Шкловского, Никиты Ефимовича, которая называется "Самое Шкловское". Название определяет все. Это можно назвать "избранный". На самом деле это прекрасный сделанный состав, который представляет эту комету совершенно по-разному.

Е.Ш.: Да. Может быть, после нашей книги это как-то будет будировать наших молодых прозаиков. Вообще на самом деле, вы знаете, это как и в случае с Платоновым, которого вы упомянули… И тому, и другому подражать очень трудно. Именно потому, что кажущаяся простота… По отношению к Платонову я сознательно это говорю – кажущаяся простота. Хотя он очень сложный писатель. Она как раз очень мешает. Кажется, очень легко подражать. В этой книге еще будет один замечательный момент. Никита Шкловский предоставил нам письма его переписки с дедушкой, когда он еще был юношей. Это очень интересно.

Н.А.: Лен, огромное вам спасибо за беседу.

Е.Ш.: Спасибо.

Елена Даниловна Шубина поделилась с ГОСТом любовью к работе, секретами своей редакции и рассказала, почему обложка книги важна не меньше содержания.

Всегда интересно поговорить с человеком, знающим своё дело и живущим им. А если это человек с таинственной профессией книгоиздатель - разговор получается интересным вдвойне.

Вы сказали, что принимаете решение об издании книги исходя из того, хотелось бы вам иметь эту книгу в своей библиотеке или нет

В каком-то смысле да. Если это касается переизданий, например, то я очень часто этим пользуюсь, ведь кроме того, что мы выпускаем новые книги, мы выпускаем еще и так называемых «забытых» классиков 70-х годов, которых сейчас просто не переиздают. У нас есть серия «Предметы культа» - переиздания Окуджавы, Синявского и так далее. Но, несмотря на присутствие личного момента в выборе книги, есть много других важных факторов. Например, я понимаю, что эта книга не вполне моя, но вижу, что это какой-то новый, свежий голос. Или допустим, не мой какой-то жанр, но написано интересно. Я не уверена, что она будет у меня дома, но читательский спрос нужно тоже принимать во внимание. В итоге часть книг хранится в кабинете, где я работаю, но большая часть все-таки есть в моей домашней библиотеке.

Елена Шубина · Фото: Harvard Business Review Россия

Как понять, что книга хорошая?

Я застала время, когда приносили рукописи, отпечатанные на машинке, - и это в лучшем случае, обычно это все было написано от руки. Сейчас, как правило, присылают просто по почте, и мы распечатываем или читаем с экрана - всё зависит от цели. Чтобы просто ознакомиться и понять, буду ли я это издавать, я читаю в букридере. Но суть от этого не меняется: неважно, в каком виде рукопись, перед тобой всегда текст, и ты должен понять, берешь ли ты его .
Все-таки у каждой профессии есть свои тайны, скажем так.

50 страниц рукописи достаточно прочесть, чтобы понять, стоит издавать эту книгу или нет

Например, у врача-диагноста есть, помимо каких-то общих знаний, профессиональное чутье, точно так же есть чутье у издателя. Мне, как правило, достаточно прочесть страниц 30-50, чтобы понять, стоит это брать или нет. Есть язык, на котором пишет автор, и ты видишь, насколько он им владеет, важно умение рассказывать историю, то есть попросту сюжет. И если произведение написано тусклым, совершенно невыразительным языком, где герои говорят одними и теми же избитыми фразами с одними и теми же интонациями, то эта вещь уже вызывает сомнения. Другое дело, когда текст в целом нравится, но понимаешь, что с ним нужно работать редактору, и это уже делаю или я сама или редакторы, которые со мной сотрудничают.

Насколько сильно редактор может позволить себе вмешаться в книгу?

На определенной стадии, в самом начале, можно давать советы: или изменить финал, или придать большую динамику повествованию, или придать выразительности языку героя — совет редактора очень важен. Другое дело, что автор должен доверять редактору, правки нужно мотивировать, потому что пишущие люди, как любые творческие, очень чувствительны. Очень важны определенная внутренняя мотивация и доверие. На меня, как правило, не обижаются, потому что существует закон, который я свято соблюдаю: если автор категорически не согласен вносить изменения, то последнее слово за ним. Но это редкий случай, обычно мотивация редактора убеждает.

Произведения, которые публиковала «Редакция Елены Шубиной».

Какие книги вы хотели бы издать?

Кажется, я достаточно заполнила какую-то важную для себя лакуну. Я бы очень хотела приступить к хорошему переизданию Бунина. Сложилась такая ситуация, что мало кто из издательств может найти контакт с правонаследниками, которые живут не в России. Издание текстов Бунина могло бы быть более серьезно откомментировано, если бы удалось привлечь архив, который находится не у нас. Я вела переговоры, ездила для этого в Париж, но, к сожалению, общего языка с правообладателями мы не нашли. На самом деле, переизданием должен заниматься целый круг специалистов, ведь в планах издать и академическое издание, и популярное издание.

Бывает так, что иногда я вижу на полках книжных магазинов то, что хотела бы издать сама. С современной прозой особенно - где-то не увидел, где-то не понял, а потом книга имеет успех, и ты сожалеешь. Даже чутье иногда обманывает. Самый простой случай - с Борисом Акуниным, который, прежде чем завоевать такой бешеный успех, первое время очень долго не мог найти издателя. Но в итоге он нашел нишу, которая никем не была занята.

Как-то вы сказали, что книга - это больше, чем просто текст

Книга формирует какие-то важные моменты в жизни человека. Книга, возможно, более доступный вид искусства, чем, скажем, музыка. Кто-то из великих сказал, что люди делятся на два типа: тех, кто прочитал и не прочитал в детстве «Капитанскую дочку» . Но что такое “Капитанская дочка”? Это роман-апология чести, «береги честь смолоду». В определенном возрасте этот прекрасный текст формирует какие-то нравственные понятия. Может быть, я еще и имела в виду книгу как материальный объект. Она обязательно должна быть хорошо издана, ведь книга - это еще и обложка, и верстка. В России была прекрасная династия талантливых художников книги, но сейчас, увы, все не так благополучно.

Какую роль играет обложка?

Авторы, с которыми работает Елена Шубина: Захар Прилепин, Евгений Водолазкин, Людмила Улицкая, Дмитрий Быков, Леонид Юзефович, Игорь Губерман, Алексей Иванов, Майя Кучерская, Александр Генис, Павел Басинский, Марина Степнова, Роман Сенчин, Сергей Носов, Алиса Ганиева, Всеволод Бенигсен, Анна Матвеева и многие другие.

Обложка книги очень важна, ведь она ориентирует читателя на определенное восприятие текста. Если у серьезного романа на обложке нарисован какой-нибудь ужастик, то такое неправильное позиционирование может просто отвратить читателя. Я участвую в выборе обложки, подписываю каждый переплет, и если я не согласна с тем, как иллюстрирована книга, то нахожу другого художника или прошу сделать другой эскиз.

Какие книги вы читали в детстве?

Вы знаете, мне повезло — у меня был очень хороший, так называемый, «книжный шкаф», поэтому я очень рано начала читать «взрослые» книги. Например, у Гоголя я очень любила «Вечера на хуторе близ Диканьки», а «Мертвые души» меня просто завораживали. Я очень любила Чехова. Тогда писались прекрасные книги для младшего и старшего школьного возраста - от «Приключений Незнайки» до переводных «Серебряных коньков».

Остается время на чтение не по работе?

Я очень люблю перечитывать Бунина, люблю хорошие детективы, например, Агату Кристи, но только в хорошем переводе. Агата Кристи в хорошем переводе - это отличная английская литература, а не просто детектив, но в плохом - это просто чтиво. Сейчас перечитываю «Волшебную гору» Томаса Манна. Вообще, помимо работы, приходится читать мало. Иногда читаю на иностранных языках, но по делу — например, литературные обзоры.

Расскажите о сегодняшних проблемах в издательском деле

Главная проблема - так называемое продвижение книги, чтобы она не осталась на полках магазина невидимкой. Поэтому постоянно приходится работать с магазинами, с реализаторами, рассказывать про эти книги. А вообще проблемы во всем мире одинаковые: потеря интереса к книге, низкие тиражи, закрытие больших издательств. Но нужно бороться и любить свое дело.

Когда я только пришла в «Эксмо», мне почти сразу передали таких авторов, как Василий Аксенов, Владимир Войнович и Виктор Пелевин. Это было как выйти в открытый космос! Пелевин — один из самых профессиональных авторов, работающих со своими текстами на высочайшем уровне, и он очень интересный человек. И да, он действительно существует. Вы можете встретить его в метро. Просто все привыкли, что он нигде не появляется, и утратили наблюдательность. А он ездит на обычном метро.

В день ко мне на электронную почту приходят пятнадцать-двадцать рукописей, причем тут есть сезонный фактор: осенью и весной присылают больше. Я думаю, связано это с психической активностью пишущих людей. Страна у нас, по моим наблюдениям, даже более пишущая, чем читающая. Но с самотеком я работаю не одна, потому что чисто физически его невозможно осилить одному человеку. У меня есть большой штат профессиональных рецензентов, которым я полностью доверяю.

«Прислал нам рукописи. Они по ряду причин не подошли. Начались звонки с угрозами; письма с наклеенными буквами, как в кино. Он работал охранником в частной фирме и угрожал оружием»

Порой работать приходится в форс-мажорных обстоятельствах: мне присылают рукопись, я ее очень быстро прочитываю, буквально за одну ночь или за день. Затем звоню автору, говорю ему разные позитивные вещи — с автором на этом этапе нужно быть аккуратным: даже если собираешься его критиковать, сначала похвали обязательно. Потом мы вместе думаем, когда книгу лучше выпускать. Летом современная интеллектуальная российская проза в твердом переплете не очень востребована. Люди едут в отпуск или на дачу, им — если они вообще в это время читают — хочется чего-то легкого. А если открывать, например, новую книгу Юрия Буйды или Романа Сенчина, где будет серьезная, без шуток, проза, — для этого ранняя весна или осень-зима.

Где-то год назад писатель, выпускник Литературного института, на пятом десятке жизни решил опубликоваться с рассказами а-ля Веничка Ерофеев. Прислал нам рукописи. Они по ряду причин не подошли. И тогда начались звонки с угрозами; письма с наклеенными буквами, как в кино, я таких раньше никогда не видела. Он работал охранником в частной фирме и угрожал оружием. Я ужасно испугалась. Наша служба безопасности связалась с его работодателями, его уволили, он еще больше обозлился. В какой-то момент мне было страшно выходить из издательства — мы в достаточно глухом переулке находимся. И он дал мне обещание всю жизнь меня преследовать. Я купила новые очки, перекрасила волосы — маскировка, ха-ха. Ну и… как-то с этим живу, а что делать?

Елена Шубина, шеф-редактор «Редакции Елены Шубиной» в издательстве «Астрель»

Редактор — это тот редкий тип профессии, когда весь процесс в твоих руках. Когда ты не просто видишь все от начала до конца, но ты это делаешь — делаешь книгу, иногда даже до того, как автор принес рукопись. У меня с авторами сложились такие отношения, что порой мы обсуждаем идею книги еще до ее написания. А иногда, если речь идет о так называемом нон-фикшне, я эту идею и придумываю. Близкий пример тому — книга Александра Кабакова и Евгения Попова «Аксенов».

Существует мнение — и небезосновательно, — что никто уже не работает кропотливо с автором: бок о бок, голова к голове. Но в моей редакции работают именно так — если принять «бок о бок» как некую метафору, ведь многие наши авторы живут в других городах и даже странах. Но, увы, сегодня есть немало книг, к которым не прикасалась рука редактора (это видно сразу), и это производит грустное впечатление. Тому есть много причин, в том числе и свободный рынок, и процесс ускорения книгоиздания. Я в своей редакции всячески этому сопротивляюсь и, если вижу, что книга пусть даже очень востребованного, ожидаемого на книжном рынке автора еще не готова, буду заниматься ею столько, сколько надо. Хоть полгода, хоть год.

«Чем дольше ты в профессии, тем больше профессия работает на тебя. Редактор, издатель — тот же рыбак. Забрасывает невод — вытаскивает разную рыбку и решает, что ему интересно или нужно»

Потрясающий роман Александра Иличевского «Перс» мы с ним буквально кроили в четыре руки. После первого нашего разговора он взялся его переделывать, менять фабулу, потом как-то все застопорилось — между нами шел постоян-ный перезвон, переписка, эти герои и текст мне уже по ночам снились. Вся история до выхода в свет заняла более полугода. Трудно шла книга Александра Терехова «Каменный мост». Роман сложный, нагруженный такой, с первоначальным объемом 50 авторских листов. Сталинское время, девяностые, огромный материал, который автор собирал десять лет. Конечно, ему хотелось сохранить все, а я предлагала сокращения, и, соответственно, нужно было все перекраивать, менять внутреннюю динамику текста. Непростая была работа. По-моему автор до сих пор переживает «утрату» и то, что название заменили. Роман изначально назывался «Недолго осталось». Он получил вторую «Большую книгу» в 2009 году; первой в том же году наградили тоже нашего автора — Леонида Юзефовича с романом «Журавли и карлики».

А вот работа с книгой Павла Басинского «Лев Толстой. Бегство из рая» шла как по маслу. Хотя начиналось все очень нервно. Павел попросил посмотреть первые две главы, чтобы я помогла понять, стоит ли продолжать. И я взяла с опаской — думаю, все я про это («уход Толстого») знаю, целый шкаф книг по Толстому дома, и как выкручиваться, если не понравится? Прочла — и ахнула: так хорошо, так ново. И послала СМС: «Срочно продолжай, это потрясающе».

Чем дольше ты в профессии, тем больше профессия работает на тебя. Редактор, издатель — тот же рыбак. Забрасывает невод — вытаскивает разную рыбку и решает, что ему интересно или нужно. Весь наш портфель складывается из того, что я и мои сотрудники ищем сами, и из того, что предлагают нам, из того, что присылают на рассмотрение литературные агенты, дай бог им здоровья. Известные авторы часто обращают внимание на молодых, советуют посмотреть. Мне предлагают много — не успеваю читать, люди часто обижаются, что долго. А что касается «переманивания» авторов, то скажем так: почему не задать вопрос — не хотите ли?.. Так поступают все издатели. Хотя в моем случае не так уж много «переманенных». Когда я решилась из «Вагриуса» перейти в АСТ, мои авторы — а это был мейнстрим в те годы — просто пришли со мной. Я это очень ценю.

Михаил Котомин, издатель и редактор русской прозы в издательстве Ad Marginem

Мы всегда выбирали авторов со своим авторским голосом. Вот как Сорокина редактировать, например? Он блистательный стилист. Тут имеет смысл говорить скорее не о редактуре как форме участия, а о совете. Сделать что-то с финалом, изменить название, эпиграф придумать. Мой коллега Александр Иванов придумал эпиграф к роману «Лед» Сорокина. Мы совместно придумали название романа «Санькя», который первоначально назывался «Дорога в декабре». Название — это очень важно; думаю, что у «Дороги в декабре» никакого светлого будущего не было бы. Очень долго и не очень удачно придумывался финал романа «Одиночество-12» Ревазова. Вообще, лучшая редактура — это отсутствие какой-либо редактуры. Когда ты находишь идеальный текст. Но это лотерея, конечно.

Было два больших исключения в практике Ad Marginem; книги, которые я делал как редактор в исконном понимании этой профессии. Первая — «Господин Гексоген» Проханова. Проханов как раз писатель советской школы, который, очевидно, рукописи диктует. Они все гигантские, с повторами и опечатками. Он привык к тому, что было в советские времена, когда из его аморфного текстуального куска с героями и композицией делался абсолютно читабельный текст. И с этим романом был просто прыжок в воду — я ковырялся с ним три месяца, сократил его на треть, придумал финал, где Путин превращается в радугу (вытащил этот фрагмент текста из черновика, из какого-то битого файла), и попробовал сделать из большого романа политический детектив. До сих пор горжусь этой работой и периодически ревниво просматриваю какие-то книги Проханова, в которых на глаз можно определить, был редактор или нет. Потому что дыхание Александра Андреевича — это роман листов на 40, а из «Господина Гексогена» я сделал где-то 25. Это был мой опус магнум. Похожая история была с «Чертовым колесом» Гиголашвили. Он назывался «Ломка», и его никто не хотел издавать — наркотики, гигантский объем. Роман был сокращен где-то на 20 процентов и из-за этого получился более жанровым.

«С «Господином Гексогеном» был прыжок в воду — я ковырялся с ним три месяца, сократил на треть, придумал финал, где Путин превращается в радугу, и попробовал сделать из большого романа политический детектив»

Наша установка такая — автор максимально должен выложиться сам. Редактор — это не подпорка, редактор — это тот, кто может усилить текст и должен задавать обязательный минимум. Это странная командная работа, несмотря на то что книга — более индивидуальный процесс, чем кинофильм или журнал. Но у каждого есть свой участок. Переписывать за автора нельзя, нужно максимально дать ему сделать самому, но если автор признается, что в тупике, можно ему помочь.

В крупных издательствах есть редакторы, которые делают жанр. Существует один исторический анекдот про то, как «Вагриус» сделал сериал про Бешеного — книжечки в мягких обложках, которые в 90-х рвали рынок. Как-то я разговаривал с одним из тамошних редакторов и спросил у него, как вообще отбираются эти трэш-тексты: они же все на одно лицо! И этот дядя рассказал, что у них этим занимается начальник охраны, у которого много свободного времени. Ему приносят рукописи, он их читает и говорит: «Вот это надо брать, а остальное в корзину». По сути, жанровики-трэшевики — это единственное, что создали крупные издательства сами, потому что всех остальных писателей они попросту перекупают.

Раньше редакторы определяли издательский процесс. Они гарантировали, что текст прочитают, отстаивали рукописи на собраниях, через них возможно было войти в мир литературы. А сейчас — почему нет дебютов? Во-первых, из-за той же плановой экономики. Весь фикшн-департамент «Эксмо» строится на продажах Пелевина. То есть сколько собирает Пелевин на рынке — это и есть бюджет на весь отдел, места хватает еще на двух-трех авторов рангом поменьше. Во-вторых, из-за дикой утраты влияния редакторов. Потому что когда ты говоришь автору, что вещь не доделана и надо ее покрутить, он может выслушать и переделать — но скорее он пойдет в АСТ или в «Эксмо», где его точно купят, если у него есть имя. И это очень печально — потому что нет больше собеседника, к ко-торому автор может обращаться.

Олег Зоберн, составитель и редактор книжной серии «Уроки русского»

Ицхак бен Шломо Лурия Ашкенази, основатель лурианского течения каббалы, считал, что мир возник в результате катастрофы, последовавшей за неудачной попыткой творения. В связи с этим я думаю, что литературным редактором можно стать, лишь потерпев горькую неудачу при попытке заняться чем-то более естественным, увлекательным и полезным. В стране, где маразм и страх разлиты в воздухе, литературный процесс (в цивилизованном виде) далек от жизни. В зазоре между словесностью и реальностью и возникает, как галлюцинация, современный российский пропагандист книги. Есть такие старомодные герои и среди литературных редакторов — как правило, они служат в малых независимых издательствах, где теплится адекватность.

«Прекрасный текст скрыт где-то, почти не имея шанса попасть в коллективное сознательное, но однажды начинают сверкать молнии, рассеивается туман — и появляюсь я, предлагая подписать договор»

Я защищаю интересы теневых авторов, которые не рассылают свои рукописи по издательствам и не занимаются самопиаром. То есть являюсь скорее частным литературным адвокатом, нежели редактором. Прекрасный текст скрыт где-то, почти не имея шанса попасть в коллективное сознательное, но однажды начинают сверкать молнии, рассеивается туман — и появляюсь я, предлагая подписать договор. Дальше — редактура, типография, презентация, запугивание критиков, другие грязные штучки, выдвижение на премии и прочее. Так начинает жить книга, претендующая на статус неидиотской. В поисках авторов я много езжу по регионам России. А недавно спустился на социальном лифте на нижний этаж Москвы и нашел там — среди влажных труб и тусклых лампочек — автора №14 для серии: скоро выйдет его книга, в которой заключена веселая и злая хтоническая сила.

Литературные редакторы в основном заколачивают бабло для хозяина. Потому что они — корпоративные редакторы. Я в этом смысле строг, неполезен и всегда предупреждаю инвесторов проекта «Уроки русского», что особой прибыли он не приносит, что это мой личный экспериментальный практикум. Штатный литературный редактор как таковой — раб галерный. Изредка он рвет на себе тельняшку, воюя с капитализмом и невежеством в отдельно взятой редакции, но его сразу выбрасывают за борт, после чего он тихо спивается в своей московской квартире, дичает, идет по рукам. Иногда литературный редактор просыпается ночью и, съежившись под одеялом, испытывает ужас и первобытное одиночество. К утру ему становится легче. Но в конце, спустя годы, когда почти все необратимо прое…ано, он вдруг ясно понимает, что занимался х…, а не жил. С этой минуты для него начинается ад. Редактор клянет самое святое, ни во что уже не верит, ненавидит весь мир и однажды с криком вываливается из окна пятнадцатого этажа. Впрочем, некоторые редакторы умирают в постели, окруженные внуками, с улыбкой и убежденностью в том, что приносили обществу пользу.